Живое и мертвое в поэме Н. В. Гоголя “Мертвые души”

Само название гоголевского произведения содержало в себе кричащие противоречие, которое не могло не броситься в глаза современников и на которое первым обратил внимание один из цензоров, не за что не хотевший пропускать поэму в печать на том основании, что автор якобы покушается на бессмертие души. Бдительного цензора пытались успокоить, сказав, что речь идет о ревизских душах, но это разозлило его еще сильнее, так как в этом он усмотрел покушение на крепостное право. Словом, как не посмотри, название поэмы Гоголя было крамольным с точки зрения

цензуры. Скорее всего, даже неверное, на религиозные догматы Гоголь, будучи человеком верующим, не посягал, а вот социальный смысл в названии его произведения, несомненно, был заложен. Другое дело, что одним социальным смыслом содержание поэмы не исчерпывалось, и он даже не был для Гоголя главным.

Юрий Манн, характеризуя Гоголевское творчество, писал, что “это ряд острейших противоречий, совмещение традиционно несовместимого и взаимоисключающего”. К поэме “Мертвые души” это определенно относится, пожалуй, в наибольшей степени, так как здесь, как ни в одном другом произведении, широки масштабы обобщения,

грандиозна картина изображаемого. О Гоголе написавшем “Мертвые души”, можно сказать, что он не только “парадоксов друг”, но и “друг контрастов”. Контраст пронизывает поэму, организует весь ее художественный строй.

Как написал сам Гоголь, “истинный эффект заключен в резкой противоположности”. Логика здесь соседствует с алогизмом, рациональное – с гротескным, возвышенное и низкое идут рядом, а на смену вдохновенной мечте приходит отрезвляющая явь; за мнимой сложностью чувств кроется душевная пустота, за внешней приятностью – лицемерие и пошлость, необходимое следует из случайного, а из сатиры и комизма повествование рождается его трагедийный настрой. Но все эти контрасты, как бы ярки и значимы они ни были, подчинены одному главному противопоставлению: противопоставление мертвого и живого. Оно определяет и жанр книги – поэма, и ее сюжет и композицию; оно воплощает в образах действующих лиц и материальных объектов. Оно, наконец, содержится и в названии произведения, где мертвым названо то, что никогда не бывает таковым, – душа.

Существует два объяснение названия поэмы. Первое следует из самой коллизии: “странное свойство” Чичикова заключается в том, что “главным предметом его вкуса и склонностей” были души умерших крепостных крестьян, значившиеся по последней ревизской сказке живыми. Для чего ему понадобились мертвые души, становится ясно только в конце первого тома – и “странное свойство” Чичикова оборачивается не таким уж странным, а название поэмы – выглядит объяснимым.

Но, конечно, ни один читатель не довольствуется таким объяснением смысла названия, которое вытекает из его номинального значения, да и Гоголь, вероятно, подразумевал под ним более глубокий, философский смысл. Мертвые души – это окаменелости, в которые превратились русские помещики и чиновники, утратившие свои бессмертные души, это обозначение их внутренней пустоты и духовной ничтожности. Целую галерею характеров и типов, лишенных душ, создал Гоголь в поэме, все они многообразны, но однородны, всех их объединяет только одно – ни у кого из них нет души. Первым в галереи этих характеров идет Манилов. Для создания его образа Гоголь использует художественные различные средства, и в том числе пейзаж, ландшафт поместья Манилова, интерьер его жилища.

Вещи, которые окружают Манилова, характеризуют его не в меньшей степени, портрет и поведение: “у всякого есть свой задор, но у Манилова ничего не было”. Главная его черта-неопределенность. Он не вызывает еще отрицательных эмоций или драматических ощущений, благодаря своей безжизненности, отсутствия “задора”. Мрачно-гнетущее впечатление от описываемого возрастает постепенно, дойдя до своей высшей точки в образе Плюшкина, если ограничиваться только помещиками и не брать чиновников.

Но и они в этой картине светлых тонов не добавляют. В каждом последующим случае автор создает каркас характера персонажа: описывает многочисленные предметы, окружающие его, манеру поведения, речь первоначальный набросок углубляется и дополняется, кажется, вот-вот, и герой оживет, в него войдет душа – но нет ни каких определенных признаков наличия души или ее отсутствия. Каждый последующий герой не мертвее, чем предыдущий, каждый приносит свою долю пошлости в общую картину, и общая мера пошлости, “пошлость всего в месте”, по выражению гоголя “становится нестерпимой”. С каждым новым персонажем происходит общее нарастание степени вины человека за убитую им самим собою душу.

По этому Плюшкин и Чичиков стоят в этом ряду последними. Их характеры, в отличие от характеров остальных персонажей, даны Гоголем в развитии, у этих двоих есть прошлое. О Собакевиче, например, сказано, что натура не долго мудрила над ним и вырубила его из одного куска дерева разом и, “не обскобливши, пустила в свет, сказавши: “Живет”. В случае же Плюшкина и Чичикова тема омертвения переводится во временную плоскость, становится, так сказать, процессом.

Их настоящее представляется уже как итог, результат всей жизни, и в этом не только острый обличительный пафос, в этом чувствуется еще и трагедия персонажей, как они престают под пером автора. Как писал Ю. Манн, “там, где человек не менялся (или уже не видно, что он изменился), не о чем скорбеть, но там, где на наших глазах происходит постепенное угасание жизни, комизм уступает место патетике”. В техническом отношение для достижения резкого контраста мертвого и живого Гоголь прибегают к множеству разнообразных приемов. Во-первых, мертвенность этого мира определяется им как засилье в нем материального. Вот почему в описаниях так хорошо используются длиннейшие перечисления материальных объектов, которые как будто вытесняют духовное.

Во-вторых, поэма изобилует фрагментами, написанными в гротескном стиле, и одним из излюбленных приемов автора является прием “омертвления живого: персонажи не однократно сравниваются с животными или вещами, человеческое тем самым как бы передвигается в более низкий “животный” ряд, в то время как последнее возвышается до человеческого. Характернейший пример этого – смешное “диалог” Чичикова с индейским петухом, происходящий в то время когда герой гостит у коробочки. Еще один излюбленный гротескный прием – это уподобление героев куклам, автоматом, что не исключает художественной глубины образа, но только делает его безжизненным, как бы лишенным самостоятельной воли. В итоге оказывается, что живые физические люди духовно мертвы, а мертвые, наоборот, живы. Ведь именно как о живых рассуждали помещики, о купленных Чичиковым крестьянах, да и сам он позволил помечтать о том, как обустроит он свое хозяйство с новокупленными крепостными, а уж Чичикову не свойственно мечтать и ошибаться.

Как во время грозы загущаются и наливаются свинцом тучи, растет напряжение в атмосфере, как в “Мертвых душах” постепенно мрачнеют краски, и в финале мотивы мертвенности концентрируются в наибольшей степени. Как во время грозы наступает разрядка, так в поэме частная история Чичикова незаметно переходит в рассуждение о судьбе Руси, “бойкой необгонимой тройки” которая и есть та главная живая сила, которая способна побороться с мертвечиной и одолеть ее. Говоря иными словами – словами Герцена – “противостоять “мертвым душам” должна удалая, полная силы национальность, у которой все пестро.

Ярко, одушевленно”.