Amicus Plato, sed magis amica veritas 1. I ОТ ПЕТЕРБУРГА ДО МОСКВЫ
День жаркий, ветреный, удушливый. Повсюду пыль столбом. В вокзале Николаевской железной дороги шум и суета. По платформе бегают, словно на пожаре, роняют дорожные мешки, зонтики, пледы, перчатки, рассыпают запасенную в дорогу провизию.
Два кренделька и печеное яйцо катятся к лаковым блестящим ботинкам какого-то пожилого щеголеватого господина, который отпрядывает от них, как от ядовитого змеиного жала. У иногородних путешественников, забравшихся сюда спозаранку и уже успевших сделать десятка
Они успели перезнакомиться друг с другом и ведут разные разговоры, пересыпая их едкими замечаниями о Петербурге.
– Ну уж Петербург, признаюсь! – говорит довольно округлый дворянин другому, сидящему с ним рядом на скамейке, менее округлому дворянину, который в ответ язвительно кривит рот и пожимает плечами.
– Ведь это, знаете…
– Владимир Ильич.
– Ведь это просто, Владимир Ильич… просто какое-то бесчеловечие! Лед-с, лед! Везде лед!
Я к этому не привык, и я поражен! Никто тебя не замечает! Ведь решительно не замечает!
Словно тебя нет.
– Меркантильный дух! Здесь важны туго набитые карманы, а не человек! – с прежней язвительностью замечает Владимир Ильич.
Третий дворянин, в мрачном расположении духа сидящий на соседней скамейке, перегибается в сторону разговаривающих и вмешивается в разговор:
– Люди, можно сказать, мельчают, вырождаются в таких центрах, как Петербург. Постоянно поглощенные мелкими заботами, они не имеют досуга углубиться внутрь себя, обозреть свой внутренний мир и сосредоточиться на задаче жизни.
Он говорит это плавно, протяжно, выдержанно, останавливаясь на запятых и точках, и тем благосклонным, но не допускающим возражений тоном, каким часто говорят привыкшие к почтительным слушателям магнаты-помещики. Он не говорит, а, так сказать, “глаголет”.
Дворяне, к которым он обратился, по его манере глаголать тотчас же догадываются, что он немалая птица, и несколько торопливым хором бормочут:
– Да. да!. мельчают… вырождаются…
Наступает молчание и длится несколько минут.
Вбегают три иногородние путешественницы. Они одеты по последней петербургской моде, но, с непривычки, все на них топырится. Они беспрестанно обдергиваются.
Шляпки у них несколько на сторону, глаза округлились до последней невозможности, дыхание прерывается. Они то мечутся из стороны в сторону, то толкутся на одном месте.
– Ах! – вскрикивает вдруг, точно уколотая иголкою, одна из них.- Где мой палевый платочек? Куда я его заложила? Ах! я его, верно, забыла там, на окне в гостинице!
Поль, Поль, Поль! ты не видал его там?
– Кого? Кого? – тревожно спрашивает подбежавший с узлами Поль.
– Варя, ты не видала? Лиза, ты не видала? Ах! надо поглядеть, нет ли где…
Ах, боже мой!
И все три путешественницы торопливо отпирают мешки и принимаются судорожно в них ворочаться, пока восклицание “вот он!” не кладет конца этому мучительному занятию.
Поль отходит несколько в сторону и тоже начинает проверять свой дорожный мешок и сумку.
Две другие иногородние путешественницы, давно уходившиеся от волнений и в изнеможении почти лежащие на балюстраде, отделяющей платформу от вагонов, услыхав, что соседи что-то потеряли, тоже принимаются отмыкать мешки, тоже лихорадочно в них роются, затем тревожно ощупывают свои карманы, пересчитывают деньги.
– Люба! пятидесяти не хватает! – с ужасом шепчет одна.
– Что ты! что ты! Пересчитай получше! – отвечает вспыхнувшая тревогой Люба.- Нет ли в кармане? Встряхни платок!
Встряхивают платок и снова пересчитывают деньги.
Скоро восклицание удовольствия показывает, что тревога фальшивая.
Из вокзала на платформу выбегает новый расстроенный отряд иногородних обоего пола, чрезвычайно живо напоминая “толпу взволнованных граждан”, которая высыпает из-за кулис на сцену при драматических представлениях. Воспоминание о сценических “взволнованных гражданах” еще делается живее, когда раздаются хоровые восклицания, то резкие, крикливые, то сдержанные, шипящие.
– Опоздали! Опоздали! – хотя жалобно, но с достаточной яростью восклицает коренастая, черноглазая, по всем ухваткам властительная мать семейства, бесцеремонно поддавая в окружающие ее посторонние бока мощными локтями и стремительно порываясь вперед.- Я так и знала! Я так и знала!
– Я нарочно поставил по пушке! – доносится справа чье-то уверение.- Ей-богу, по пушке!
– Ах-ах-ах!
– Не толкайтесь!
– Невежа!
– Господи! наказание какое!
– Да еще час целый до отхода!
– Ах, извините!
– Боже мой!
– Понятно, что все стала забывать,- шипит злостный мужской голос,- наслушалась “женского вопроса”!
– Любинька! Любинька! – пронзительно, как свист в ключ, проносится материнский клич.- Оù êtes vous? Оù êtes vous? 2
Остается всего полчаса до отхода поезда. На платформе давка и смятение так увеличиваются, что издали представляются только расколыхавшиеся волны разноцветных шляп, фуражек, шляпок, шапок и ярких вуалей.
Эти кипящие волны все чаще и чаще начинают перерезываться спокойными, хотя и быстрыми течениями петербуржцев и петербуржанок.
Истые петербургские жители спокойны, хладнокровны; все у них в порядке: и одежды, и физиономия. Они являются как раз вовремя, ловко, не спеша занимают лучшие места в вагонах, насколько возможно комфортабельнее усаживаются и смотрят из окон на мятущуюся по платформе толпу.
– Где наши вещи? – раздается в разных концах.- Билеты! билеты! Через двадцать минут отходит!
Толпа словно отливает к багажной. В багажных дверях начинается давка.
Очень молодой человек, отлично одетый, после тщетных усилий протиснуться сквозь стену прижимающих локтей и плеч вырывается, наконец, весь измятый, обратно на платформу, где очень раздражительно встречен тоже отлично одетой молодой дамой.
– Наконец-то! – говорит молодая дама.- Пойдем, уж, верно, все порядочные места заняты!
– Да я не мог билета на вещи получить!
– Как не мог получить? Как не мог… Это уж из рук вон!
Это…
– Да что ж я буду делать? Меня чуть не задавили… Говорят: ждите очереди!
– Говорят: ждите очереди! – передразнила дама язвительно.- Вот наградил бог толком и умом! Donnez lui quelque chose! 3
– Mais… 4
– Quoi “mais”? Donnez lui quelque chose, je vous dis! 5
– Je n’ose… 6 здесь не берут!
– Скажите пожалуйста! Это ты, верно, у своих Карасевых набрался таких идей?
Невозможно выразить на бумаге той глубины презрения, какую молодая дама влагает в “Карасевых”.
Очень молодой человек вспыхивает, как зарево.
– Я пойду…- говорит он,- я пойду еще попробую… может, уж очередь…
Но молодая дама безжалостна.
– Конечно,- говорит она,- никто не мешает следовать по стопам Ка-а-а-рра-ссее-вых!. Ха-ха-ха! К-а-р-а-с-е-в-вы!
У злополучного последователя Карасевых даже уши пунцовеют. Со слезами на глазах он бормочет:
– Я не понимаю… я не понимаю, к чему тут примешивать людей… людей… которые… которые…
– Конечно, никто не мешает! – продолжает молодая дама, не удостаивая заметить кроткого и смущенного представления.- Но, мне кажется, следовало бы Немного помнить, чем кому обязан. Если живешь в чьем доме, так, мне кажется, можно, не говорю из благодарности, а хоть из приличия, время от времени пожертвовать карасевскими идеями! Наконец, можно хоть не вмешиваться! Кто просил отсылать человека? Он бы все мне сделал!
Но, по милости карасевских идей, я теперь опоздаю на поезд! Опоздаю к 17-му! Надо будет возвращаться опять к тетеньке, и за чаем она опять будет подсмеиваться, как провинциалы опаздывают!
По милости карасевских идей…
– Помилуй, кузина…
– Карасевы приказали Трудиться! Ах, прелестно! Как почетно таскать самому чемоданы! C’est très gentil!
7 Ах, да! они все занимаются переноской чемоданов!
– Я не понимаю… к чему… к чему тут… тут чемоданы? – бормотал кузен.
Он задыхается.
– И дамы тоже? – презрительно щурясь, произносит кузина.- C’est charmant! 8 Нет ли их карточки с чемоданом на плечах? Они не дарят таких видов своим поклонникам?
Она, не замечая того, все более и более возвышает голос.
– Кузина!.
– Medames Карасевы…
– Они хорошие люди! – чуть не с рыданием шепчет кузен.- Они хорошие люди…
Его всего трясет, но кузина заливается язвительным хохотом.
– Ка-ра-се-вы…- начинает она, с каждым слогом делая все более и более презрительное ударение.
– Лучше пошлых гвардейцев! – почти вскрикивает потерявший над собою власть кузен, кидается в толпу, отчаянно пробивает ее и исчезает в багажной.
На несколько мгновений кузина немеет от изумления и остается неподвижна, как бы окаменев от неожиданного удара.
(2 votes, average: 3.00 out of 5)