Пожалуй, ни одному произведению Тютчева не было дано так много противоречивых толкований, как стихотворению “Silentium”. Буквой “Г” – “глубина” – на полях издания 1886 года пометил это стихотворение Лев Толстой, имея в виду не только глубину общечеловеческого содержания, но и глубину тютчевского лиризма, выразившегося в “Silentium!”. Толстой пометил это стихотворение в “Кру-ге чтения” 30 сентября в качестве эпиграфа к размышлениям, предлагаемым читателям в тот день: “Чем уединеннее человек, тем слышнее ему всегда зовущий
Амиель”, “Паскаль говорит: человек должен умирать один. Так же должен и жить человек. В том, что главное в жизни, человек всегда один, то есть не с людьми, а с богом” – это цитаты Амиеля и Паскаля, приведенные тут же в “Круге чтения”. Многообразию глубинных, потаенных смыслов тютчевского стихотворения нет конца. Вот точка зрения К. Д. Бальмонта: “Тютчев понял
По мнению К. Бальмонта, стихотворение “Silentium!”: о сущности творческого процесса, об акте творчества, трактованном с позиций идеализма. В. Иванов: “слово перестало быть равносильным содержанию внутреннего опыта”. Вослед за Вячеславом Ивановым – современный исследователь символизма и модернизма И. Ангере: “Тютчев предполагает, что мир, особенно невидимый, настолько многообразен и сложен, что для выражения действительных явлений жизни общепринятый человеческий язык слишком беден и что является причиной ложности нашей речи: “Как сердцу высказать себя? Мысль изреченная есть ложь””.
Приступая к непосредственному анализу построения и выразительных средств стихотворения “Silentium!”, оставшегося навечно в истории русской и мировой лирики в качестве одного из глубочайших постижений внутренней жизни человеческой души, оговорюсь, что так же, как и каждая эпоха создает своего Гамлета, каждое поколение по-своему читает и будет читать “Silentium!”. В качестве основного текста для анализа выбран текст “Современника” 1836 г., признанный основным в большинстве изданий стихотворений Тютчева: Silentium! Молчи, скрывайся и таи И чувства и мечты свои – Пускай в душевной глубине Встают и заходят оне Безмолвно, как звезды в ночи, – Любуйся ими – и молчи. Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь? Мысль изреченная есть ложь. Взрывая, возмутишь ключи, Питайся ими – и молчи.
Лишь жить в себе самом умей – Есть целый мир в душе твоей Таинственно-волшебных дум; Их оглушит наружный шум, Дневные разгонят лучи, – Внимай их пенью – и молчи!… “Каждое его стихотворение начиналось мыслию, но мыслию, которая, как огненная точка, вспыхивала под влиянием глубокого чувства или сильного впечатления; вследствие этого… происхождения своего мысль г. Тютчева никогда не является читателю нагою и отвлеченною, но всегда сливается с образом, взятым из мира ду-ши или природы, проникается им и сама его проникает нераздельно и неразрывно”, – писал Иван Сергеевич Тургенев. В самом названии чувствуется торжественность, состоящая в том, что Тютчев назвал стихотворение не русским словом “Молчание”, а латинским “Silentium!”. Среди лучших тютчевских стихотворений “Silentium!” имеет совершенно особую судьбу. Поэт не хранил черновиков, в изданиях его стихотворений раздел “Другие редакции и варианты” чрезвычайно беден; “Silentium!” – единственное произведение, дошедшее до нас в трех редакциях. Редакции эти свидетельствуют не о тщательных поисках слова, а как бы о неполной небрежности автора, то ли смутно, по памяти воспроизводящего забытый текст, то ли вообще не нуждающегося в точной записи своего гениального творения.
“Молчи, скрывайся и таи / И мысли и мечты свои” – печатает Тютчев в “Молве” 1833 года. “И чувства и мечты свои” – ” Современник” 1836-го. “Пускай в душевной глубине/ Встают и кроются оне…” – “Молва”. “Встают и заходят оне” – “Современник”. “И всходят и зайдут оне” – “Современник” 1854 года. “Как звезды мирные в ночи” – “Молва”. “Безмолвно, как звезды в ночи” – “Современник”. “Как звезды ясные в ночи” – “Современник” 1854 года. Легко можно объяснить первую из перемен, “И мысли и мечты” на “И чувства и мечты”. Может показаться чрезмерным количество сонорных в первых двух строках, особенно слогов: “мо”, “мы”, “ме”, а отрывистое “ч” задает тон первой строфе.
Остальные перемены объяснить труднее. Такая свобода обращения с собственным текстом не была свойственна Тютчеву ни в ранний период его творчества, когда он переводил Горация, подражал Жуковскому и Ба-тюшкову, увлекался Державиным, ни в поздний период 1850-1860-х годов, когда тютчевская лирика может быть сочтена одним из замечательных достижений русского реализма в лирике. Восемнадцать строк поделены на три секстины.
Каждая из трех частей замкнута в себе – по смыслу, интонационно, синтаксически и музыкально. Связь частей – лишь в развитии мысли. Единственная формальная деталь, которой поэт позволяет себе подкрепить, подчеркнуть единство трех частей, – последние строки секстин: Безмолвно, как звезды в ночи, – Любуйся ими – и молчи.
Взрывая, возмутишь ключи, – Питайся ими – и молчи. Дневные разгонят лучи, – Внимай их пенью – и молчи!… Настойчивое повторение – этот прием превалирует в стихотворении, построенном как призыв, как убеждение, как стремление объяснить. Вновь и вновь перечитывая стихотворение, перенасыщенной повелительной интонацией, убеждаемся, что оно не носит характера спора и у него нет адресата – человека, с кото-рым спорят. В стихотворении “Silentium!” нет полемики.
Скорее оно утешает отчаявшегося, объясняет растерявшемуся, другому или себе, как жить в мире. “Как бессильна человеческая мысль, так бессильно и человеческое слово. Не удивительно, что в одном из самых задушевных стихотворений Тютчев оставил нам такие суровые советы”, – пишет Валерий Брюсов. Первая строфа – энергичное убеждение, волевой напор, обращенный к себе ли, к другому ли, но к родному и слабому, нуждающемуся в помощи словом со стороны более опыт-ного или просто себя же, но повзрослевшего: “Молчи, скрывайся и таи…”. И тут же успокоение: твои чувства от этого не погибнут, но будут жить все той же жизнью, вставать и заходить в душевной глубине, “как звезды в ночи”, “любуйся ими”.
Старший друг заботливо оберегает младшего; повзрослевший человек учит юного романтика, в душе которого встают и заходят прекрасные звезды чувств и мечтаний. Такова первая строфа. Во второй строфе энергичный напор, настойчивость уступают место убеждению с помощью логического размышления, доказательств. На три предельно острых вопроса: Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя? Поймет ли он, чем ты живешь? Следует афористически емкое: “Мысль изреченная есть ложь”. Вот что пишет по этому поводу В. Брюсов: “Из сознания непостижимости мира вытекает другое – невозможность выразить свою душу, рассказать свои мысли другому… Если “мысль”, то есть всякое рассу-дочное познание, есть ложь, то приходится ценить и лелеять все нерассудочные формы постижения мира: мечту, фантазию, сон”.
Во второй строфе идет речь о возможности передать словом жизнь сердца и души. “Мысль изреченная” – это не просто мысль сказанная, произнесенная, это еще антоним слову “неизреченная”. Значение слова – необыкновенный, неопи-суемый. Следовательно, изреченная – это еще и обыкновенная. Я думаю, что читателям де-вятнадцатого века этот смысл слова “изреченная” был гораздо более явен, лежал ближе к поверхности, чем для нас.
Тютчев необычайно скуп на тропы в “Silentium!”. На три строфы – три образа: сравнение “Безмолвно, как звезды в ночи”, параллель души с незамутненными ключами и образ дневных лучей, разгоняющих мир “таинственно-волшебных дум”. Звезды и ключи – образы, выражающие внутреннюю жизнь души, дневные лучи – символ внешнего мира. Таинственно-волшебные думы – это не мысли, это романтические мечтания.
Соприкосновения с реальной жизнью они не выдерживают: Их оглушит наружный шум, Дневные разгонят лучи, – Призывом “Молчи!…” начинается стихотворение, и этим же оканчивается каждая из трех строф: Любуйся ими – и молчи, Питайся ими – и молчи, Внимай их пенью – и молчи. Основываясь на прочитанной мной статье Н. Королевой, хочу сказать, что лирически стихотворение “Silentium!” выдержано в нейтральном стиле лирики 1830-х годов со словами высокого стиля: “оне”, “звезды” вместо “звезды”. Параллельно со словами высокого стиля используется разговорный синтаксис. Пускай в душевной глубине Мнения о размере, которым написано “Silentium!” разделяются. Вот какой точки зрения придерживается Н. Королева, статью которой я прочитал: “Сказать о “Silentium!”, что это стихотворение написано четырехстопным ямбом, равносильно тому, чтобы не сказать ничего.
Ритмика тютчевского стихотворения и система ударений строки свободны от условно-стихового размера. О размере этого стихотворения возникли фантастические теории, что оно написано ямбом со включением трех строк амфибрахия… Видимо, к музыке тютчевского стиха должен быть найден другой ключ”.
Если подойти к раскрытию секрета ритмики тютчевского “Silentium!” с другой точки зрения, то окажется, что оно написано в основном трехударной строкой: Молчи, скрывайся и таи И чувства и мечты свои – Пускай в душевной глубине Встают и заходят оне Безмолвно, как звезды в ночи, – Любуйся ими – и молчи. “Тютчев мастерски умел пользоваться перебоями ритма, подчеркивая ими смысл стиха. На сбое строки, начинающейся словом “дневные”, ритм, как бы споткнувшись, образует пау-зу и тем подчеркивает ее заветный смысл”, – пишет А. Горелов о ритмике тютчевского сти-хотворения. В своем “Silentium!” поэт призывает романтика вслушаться в пение “таинственно-волшебных дум” в его собственной душе.
Гармония соразмерности частей, гармония смысла и формы, фраз и строк – таковы главные средства, с помощью которых Тютчев создал свой великий шедевр романтической лирики – 18 строк о молчании.
(2 votes, average: 4.00 out of 5)