И все-таки узнают голос мой, И все-таки ему опять поверят. А. Ахматова Удивительные строчки Ахматовой вошли в мою душу так: в детстве я босиком бегала по самому краешку берега моря, о котором потом, поразившись точности восприятия поэта, прочитала в поэме “У самого моря”: Бухты взрезали низкий берег. Все паруса убежали в море, А я сушила солевую косу За версту от земли на плоском камне… Позже проснулся интерес к поэзии вообще, Ахматова же стала самым любимым поэтом.
Удивляло только одно: как могли такого поэта так долго не печатать и
Вернее, великий русский поэт, ибо сама Ахматова слово “поэтесса” ненавидела и называла себя только поэтом… Большое влияние, может быть, на ее поэтическое становление имело то, что Ахматова детские годы провела в Царском Селе, где сам воздух был пропитан поэзией, где Смуглый отрок бродил по аллеям, У озерных грустил берегов, И столетие мы лелеем Еле слышный шелест шагов. “Еле слышный” для нас.
И хотя тоже негромкий для Ахматовой, но ведущий ее по нужному пути, помогающий проникнуть в человеческую душу, особенно женскую. Ее поэзия – это поэзия женской души. Можно ли отделять – “женская” поэзия, “мужская”?
Ведь литература общечеловечна. Но Ахматова могла с полным правом сказать о своих стихах: Могла ли Биче словно Дант творить, Или Лаура жар любви восславить? Я научила женщин говорить…
Первые стихи Ахматовой – это любовная лирика. В них любовь не всегда светлая, зачастую она несет горе. Чаще стихотворения Ахматовой – это психологические драмы с острыми сюжетами, основанными на трагических переживаниях.
Лирическая героиня ранней Ахматовой отвергнута, разлюблена, но переживает это достойно, с гордым смирением, не унижая ни себя, ни возлюбленного. В пушистой муфте руки холодели. Мне стало страшно, стало как-то смутно. О, как вернуть вас, быстрые недели Его любви, воздушной и минутной!
Герой ахматовской поэзии сложен и многолик. Он – любовник, брат, друг, предстающий в различных ситуациях. Но поэзия Ахматовой – это не только исповедь влюбленной женской души; это и исповедь человека, живущего всеми бедами и страстями XX века, но еще, по словам О. Мандельштама, Ахматова “принесла в русскую лирику всю огромную сложность и психологическое богатство русского романа XIX века”. Каждое ее стихотворение – маленький роман: Проводила друга до передней.
Постояла в золотой пыли. С колоколенки соседней Звуки важные текли. Брошена!
Придуманное слово – Разве я цветок или письмо? А глаза глядят уже сурово В потемневшее трюмо. Но самой главной любовью в жизни А. Ахматовой была любовь к родной земле, о которой она напишет после, что “ложимся в нее и становимся ею, оттого и зовем так свободно своею”. В трудные годы революции многие поэты эмигрировали из России за рубеж. Как ни тяжело было Ахматовой, она не покинула свою страну, потому что не мыслила своей жизни без России.
Мне голос был. Он звал утешно, Он говорил: “Иди сюда, Оставь свой край глухой и грешный, Оставь Россию навсегда. Я кровь от рук твоих отмою, Из сердца выну черный стыд, Я новым именем покрою Боль поражений и обид”.
Но равнодушно и спокойно Руками я замкнула слух, Чтоб этой речью недостойной Не осквернился скорбный дух. Любовь к Родине у Ахматовой не предмет анализа, размышлений. Будет Родина – будет жизнь, дети, стихи. Нет ее – нет ничего. Ахматова была честным и искренним выразителем бед, несчастий своего века, старше которого она была на десять лет.
Судьба ее трагична: А я иду – за мной беда, Не прямо и не косо, А в никуда и в никогда, Как поезда с откоса. Эти стихи были написаны во времена сталинщины. И хотя Ахматова не была подвергнута репрессиям, для нее это было тяжелое время.
Ее единственный сын был арестован, и она решила оставить памятник ему и всем людям, которые пострадали в это время. Так родился знаменитый “Реквием”. В нем Ахматова рассказывает о тяжелых годах, о несчастьях и страданиях людей: Звезды смерти стояли над нами, И безвинная корчилась Русь Под кровавыми сапогами И под шинами черных марусь. Это было произведение такой обвинительной и обличающей силы, что, сочинив, его можно было только сохранить в памяти.
Напечатать его в то время было невозможно – это было равносильно собственному смертному приговору. Но ни в одной из ее книг, несмотря на всю тяжелую и трагическую жизнь, на весь ужас и унижения, пережитые ею, не было отчаянности и растерянности. Никто никогда не видел ее с поникшей головой. В своей жизни Ахматова знала славу, бесславие и снова славу.
Я – голос ваш, жар вашего дыханья, Я – отражение вашего лица. Война застала Ахматову в Ленинграде. В июле 1941 года она написала стихотворение, облетевшее всю страну: И та, что сегодня прощается с милым, – Пусть боль свою в силу она переплавит. Мы детям клянемся, клянемся могилам, Что нас покориться никто не заставит. Общенародное горе – это и личное горе поэта.
Чувство сопричастности родной земле становится почти физическим: Родина – “душа и тело” поэта. Рождаются великие чеканные строчки, которые в феврале 1942 года прозвучали в знаменитом стихотворении “Мужество”: Час мужества пробил на ваших часах, И мужество нас не покинет. Не страшно под пулями мертвыми лечь, Не горько остаться без крова, – И мы сохраним тебя, русская речь, Великое русское слово.
Сохранить родную землю и родную речь – для Ахматовой понятия равнозначные. Значимость слова равна значимости жизни: Ржавеет золото, и истлевает сталь, Крошится мрамор. К смерти все готово. Всего прочнее на земле – печаль, И долговечней – царственное слово. Переживая с народом трагедию фашистского нашествия, радость возвращения в Ленинград, ликовавшая со своим народом в День Победы, А. А. Ахматова надеялась, что судьба наконец-то смилуется над ней.
Но здесь грянуло печально известное ждановское постановление 1946 года. Жизнь для Ахматовой словно остановилась. После вывода из Союза писателей ее лишили даже продовольственных карточек.
Друзья организовали тайный фонд помощи Ахматовой. По тем временам это было истинным героизмом. А. А. Ахматова рассказывала об этом через много лет: “Они покупали мне апельсины и шоколад, как больной, а я была просто голодная…” На долгие годы имя Ахматовой было вычеркнуто из литературы. Власти сделали все, чтобы о ней забыли. Но поэт горько и мудро усмехается над своей судьбой, над своими гонителями: Забудут!
Вот чем удивили. Меня забывали сто раз. Сто раз я лежала в могиле, Где, может быть, я и сейчас. А Муза и глохла, и слепла, В земле истлевала зерном, Чтоб после, как Феникс из пепла, В тумане восстать голубом.
Таков лирический мир Ахматовой: от исповеди женского сердца, оскорбленного, негодующего, но любящего, до потрясающего душу “Реквиема”, вобравшего весь “стомильонный народ…”. Когда-то в юности, ясно предчувствуя свою поэтическую судьбу, Ахматова проронила, обращаясь к царскосельской статуе А. С. Пушкина: Холодный, белый, подожди, Я тоже мраморною стану. И почти через тридцать лет горькая мысль о ее памяти и памятнике звучит в “Реквиеме”: А если когда-нибудь в этой стране Воздвигнуть задумают памятник мне, Согласье на это даю торжество, Но только с условьем – не ставить его Ни около моря, где я родилась: Последняя с морем разорвана связь.
Ни в царском саду у заветного пня, А здесь, где стояла я триста часов И где для меня не открыли засов. Я бы поставила А. А. Ахматовой не один, а много памятников: босоногой приморской девчонке в Херсонесе, прелестной царскосельской гимназистке, утонченной прекрасной женщине с ниткой черного агата на шее в Летнем саду, где “статуи помнят ее молодой”. И еще там, где она хотела, – напротив ленинградской тюрьмы, там должен стоять, по-моему, памятник состарившейся от горя женщине с седой челкой, держащей в руках узелок с передачей для единственного сына, вся вина которого заключалась только в том, что он был сыном Николая Гумилева и Анны Ахматовой – двух великих поэтов…
А может быть, вовсе и не нужно мраморных изваяний, ведь есть уже нерукотворный памятник, который она воздвигла себе вслед за своим великим царскосельским предшественником, – это ее стихи…
(1 votes, average: 5.00 out of 5)