Сочинение по рассказу А. Чехова “Человек в футляре” Теплая погода. Ясный, радостный, хотя и не солнечный день. Странное лицо в теплом пальто на вате, в темных очках, в калошах, с зонтиком садится на извозчика и приказывает поднять верх.
Удивленный извозчик старается что-то переспросить, но вдруг понимает, нет смысла вопрос задавать: уши его пассажира заложены ватой. Ну что же! Поехали!
Куда? Подальше от настоящего, поглубже в прошлое, к любимой Греции – и куда угодно, лишь бы подальше от действительности, к реальному, такой страшной
Нет, это не герой фильма ужасов и не наемный тайный агент. Это учитель, герой рассказа Чехова “Человек в футляре”. Этот человек уже заживо похоронил себя в своих чехольчиках и футлярах, в непроницаемой оболочке, которую сам себе и создала.
Ну и Бог с ним, как хочет, так и живет, и было бы это его личным делом если бы жил он в норке, как премудрый пескарь, который “жил – дрожал и умирал – дрожал”. Но Беликов, дрожа сам, пятнадцать, лет заставляет дрожать всю гимназию – и учеников, и учителей. Ученикам он снижает баллы за поведение, требуя исключения неугодных, коллегам намекает
Вот он поднимается к учителю Коваленка. Чтобы “облегчить душу”, как доброжелатель и старший товарищ, предостеречь: “Вы катаете на велосипеде, а эта забава совсем неприличная для воспитателя юношества”. Дело не в велосипеде, а в жизненной позиции: “Вести себя нужно очень, очень осторожно”.
Неожиданно Коваленко снимает с волка овечью шкуру: “Я не люблю, впервые в жизни Беликов услышал правду о себе. Впервые испугались не его, а он кого-то.
Этого оказалось довольно, чтобы на лице Беликова отразился ужас. Но и страх и ужас – движущие пружины подлости, которая превратила доброжелателя в доносчика, который считает за свою благородную обязанность “прибавить господину директору”. Коваленко довольно было только “пихнуть” Беликова, чтобы тот “покатился ступеньками, гремя своими калошами”. Падая ступеньками, он падал в собственных глазах.
Он скатывался с той высоты, на которую сам себя и поднял, поддерживая свою значимость страхом, которым, как страшной инфекцией, заражал всех.
“Выпихивание” из нормальной человеческой среды целиком хватило для него, чтобы Беликова выпихнули из жизни. Начатая Пушкиным и Гоголем галерея образов “маленьких людей” нашла и похожее продолжение в образе Беликова. Мы сочувствуем умершим от горя Башмачкину, умершему от страха Червяковую, пренебрегаем премудрым пескарем.
Но никто же из них не мешал другим – они жили по принципу: “Мой дом с краю”. Беликов же въехал со своим домом в чужую жизнь, беспардонно и беспощадно разрушая его. После смерти его лицо, уволенное от страха, в конце концов было веселым и кротким.
В гробу Беликов выглядел по-человечески.
Вот почему, как пишет Чехов, “хоронить таких людей, как Беликов, это большое удовлетворение”. Его смерть – намек, слабая надежда на другую, свободную, жизнь, и даже этого довольно, чтобы душа получила крылья. Но… “сколько еще таких людей в футляре и осталось… и сколько их еще будет…”
Нет, не смешной, а страшный Беликов и ему подобные. Беликов – белый. Не чистый, как первый снег или фата нареченной, а лишенный цвета, обесцвеченный от рождения альбинос – но не извне, а внутренне никакой.
В постоянном черном футляре он заживо похоронил себя, так как гроб – это пожизненный футляр, а любой футляр – гроб при жизни.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)